Медный страж - Страница 50

Ведун опять наклонился вперед, целуя уже уголки глаз, щеки, края губ. Невольница зажмурилась, задышала глубоко и ровно. Тогда он опустил руки ниже, левую задержал на ее груди, словно случайно то и дело задевая сосок подушечками пальцев, а правой мягко провел вниз, уже не останавливаясь на талии, а пробираясь ниже, где в небольшом лесочке разгорался пожар. Очень осторожно коснулся влажных губ, начал тихонько поигрывать с ними — и Урсула взорвалась, забилась в резких судорогах, выгнулась дугой, чтобы потом сложиться снова и опять выгнуться. С губ ее сорвался вой, как от предсмертной муки, и она вдруг резко обмякла, повиснув в его руках подобно тряпке.

Олег осторожно положил ее на постель, прикрыл одеялом и шепнул на ушко:

— А для всего остального ты еще маленькая.

Середин подошел к окну, потушил спрятанную за сундук лампу, ткнулся лбом в холодное слюдяное окно. Его губы повторили:

— Двадцать гривен.

Увидит ли еще кто-нибудь в ней хрупкую малышку, которую важнее не сломать, чем получить что-то взамен? Богатый дом, хороший хозяин… Который решительно подомнет ее, чтобы ощутить власть над красивой собственностью, чтобы получить удовольствие, щедро оплаченное серебром. Узнает ли она, что такое восхищение и ласка, — или усвоит только покорность и почтение?

— О чем ты думаешь, господин? — тихо спросили с постели.

— Я гадаю о твоем будущем, Урсула.

— И какое будущее меня ждет?

— Ждет тебя, малышка, дальняя дорога, деревянная клетка да волосяной тюфяк.

— А тебя, господин?

— А меня мой хороший друг сочтет за законченного дурака. И будет прав. Не получится из меня хорошего купца. Впрочем, я и сам это всегда подозревал.

— Ты никогда не пожалеешь об этом, господин…

— О чем, Урсула?

— Я не знаю, господин. Но чувствую.

Ачмасский знак

Продажа лошадей, трофеев и части накопившегося добра принесла Олегу три гривны серебром. Тщательный осмотр карманов, сумок, мешочков и пересчет найденного серебра — еще пять гривен. Вместе с тремя, что удалось выиграть на ставке в божьем суде, получилось всего одиннадцать.

— Неплохо, совсем неплохо, — кивнул Любовод, поглядывая на переодетую в новую одежду Урсулу, но вслух ничего более не сказал. Возможно, долгие вечерние разговоры с невестой заставили купца глядеть на женщин несколько шире, нежели прежде. И он не счел своего товарища совсем уж законченным дураком. Просто немного удивился его выбору.

Дальнейшие дни друзей оказались плотно забиты делами. Изредка советуясь с ведуном, Любовод старательно закупал все, чем особо ценится русская земля и чего не найти в иных местах. От мехов он отказался, но сала, воска, пеньки, лосиных шкур, полотна закупил. Специально съездил в Суздаль, чтобы приобрести немалую партию великолепных суздальских клинков, уступающих разве только киевским мечам. Купил у кого-то нераспроданный за зиму бисер. Достались стекляшки, в преддверии новой навигации, за бесценок. Товар, конечно, не русский, арабский — но Любовод решил, что на востоке, еще дальше от арабских владений, цена на такое украшение должна оказаться выше. Перекупил в том же Суздале франкские кружева — чем дальше на восток, тем выше они должны цениться; взял резную слоновую кость из черной Африки, стальные иглы — в диких местах они ценятся куда выше золота, — жемчужные понизи и тюки бархата, и еще многое, многое другое, о чем Олегу и в голову не приходило.

С Волги сошел лед, начала подниматься вода — и в один из дней у изрядно просевших причалов закачались на воде две ладьи. К этому часу скотинские амбары на берегу были уже битком набиты запасенным товаром, и вместо отдыха морякам пришлось лихорадочно перегружать все это в трюмы кораблей, пока нарастающее половодье не утопило причалы, а заодно и склады со всем добром.

— В добрый путь вам, други мои, — за прощальным столом поднял кубок Елага Скотин. — Простите, коли что не так. Любы вы мне стали оба. И ты, новгородец ведун Олег, честностью и ратным умением весь град наш изумивший, и новгородец купец Любовод, славный разумением своим и ловкостью торговой. Где бы ни были вы, помните, что ворота двора моего для вас всегда открыты, что всегда вас тут накормят от души, спать положат, от беды защитят…

Смотрины смотринами, но ни о какой свадьбе хозяин не помянул. Сватовства еще не было — значит, и говорить не о чем. Так, слухи пустые… Но тут вдруг Любовод полез в кошель на поясе, достал тряпицу бархатную, развернул и протянул сидящей напротив девушке. На темно-зеленой ткани красновато блеснуло червонное золото.

— Прими дар от меня на прощание, красота ненаглядная, Зорюшка прекрасная. Не нашлось у меня дара, тебя достойного, но пусть хоть серьги эти тебе о добром молодце напомнят, как на реку вдруг глянешь вечерней порой. Я же о тебе, что ни день, что ни ночь, что ни закат, что ни рассвет завсегда помнить стану. Обещаю из странствий дальних такой подарок привезть, чтобы не стыдно показать тебе, красоте красной, радости невиданной. Дабы видели все и сказывали: токмо Зорислава сего достойна, а более никто.

— Благодарю тебя, сердешный мой, — приняв сверток, сжала его между ладонями девушка. — Обещаю тебе хранить подарок на сердце своем, пока ты в странствиях скитаешься, не показывать никому, а надеть токмо как парус твой на реке увижу, как ладья твоя у причалов отцовских закачается.

Родители откровенно опешили, не зная, как реагировать на столь нежданную сердечную близость. То ли радоваться за дочь свою, то ли возмущаться вопиющему нарушению заведенных порядков. А пока они думали, молодые протянули руки через стол и сплели пальцы.